Ходорковского сын – Павел Ходорковский: сын своего отца

 — Знаю, что этот вопрос Вам наверняка уже задавали, но все-таки. Говорят, что Ваш отец подписал себе приговор на той самой встрече РСПП…

— Это и то, и другое. Если же говорить о той знаменитой встрече РСПП, то она, конечно, была ключевым моментом. Путин взбесился, когда ему начали говорить про коррупцию и сделку с «Северной нефтью», наверное, потому что ему было известно об этой сделке, так как она касалась близких ему людей. Это насколько я смог составить из того, что мне пересказали. Но встреча была достаточно формальной, так что не было на ней ничего такого для Путина неожиданного. Вообще трудно получить конфликт во время запротоколированной встречи.

— А финансирование оппозиции укладывается в то, что у Вашего отца могла быть «своя игра»? И что если власть – черные, значит, надо сыграть за белых?

— Я не знаю. Я не могу сказать, что он думал тогда, до 2003 года. Просто не знаю о его мотивах.

— Хорошо, а с кем из тех партий, которые финансировал Ваш отец, Вы в контакте? Ведь они жили отчасти и на его деньги, неужели им так неинтересна его судьба?

 — Ни с кем. Они на меня не выходили. Единственные, с кем мне удалось пообщаться лично и кто проявил участие, помимо правозащитных организаций, это Михаил Касьянов и Гарри Каспаров.

 — То есть, Вы занимаетесь своими делами, а они просто орудуют как политические партизанские движения сами по себе, без связи с зарубежным филиалом. А как же Вы собираетесь менять ситуацию и делать революцию? Или «Путин, уйди сам»?

— Я не собираюсь устраивать никаких революций. В России революция – дело бессмысленное и кровавое. С Путиным ситуация такая: в 2012 году он может, конечно, пойти на выборы и, конечно, их выиграет. Но лучше этого не делать, потому что недовольство в обществе слишком велико.

 — А это неважно. Вон, фанаты вышли на Манежную площадь – это тоже недовольство, с этим тоже нужно разбираться. И это проблема для политика.

— Ну а кто альтернатива Путину?

— Альтернатива есть всегда, надо ее суметь увидеть вовремя. Но это вовсе не значит, что хорошо быть президентом в момент социального взрыва. Поэтому, будь я на его месте, я бы остался в премьерском кресле и оставил бы Медведева в качестве президента. Но Путин слишком боится потерять власть. У него, конечно, была своя роль, которую он отлично отыграл – национальное самосознание, защита от внешних врагов. Но второй раз не прокатит. Он слишком любит сырье – все его разговоры в конечном счете сводятся к «трубе». Хотя, разумеется, его все недооценили. И, да, он сильный политик. К сожалению.

Интервью со старшим сыном Михаила Ходорковского: Россия: Lenta.ru

В конце декабря Хамовнический суд признал Михаила Ходорковского и Платона Лебедева виновными в хищении нефти и отмывании денег и приговорил их к 13,5 годам лишения свободы. С учетом предыдущего приговора это означает, что экс-глава ЮКОСа выйдет на свободу в 2017 году. Старший сын бизнесмена Павел Ходорковский рассказал «Ленте.Ру» о надеждах на Дмитрия Медведева, пожеланиях Владимиру Путину, кампании в поддержку отца, а также о своей жизни и работе.

Лента.Ру: Для начала расскажи нам пару слов о себе: многим известно, что ты уже давно живешь за рубежом, в каком году ты перебрался из России в США?

Павел Ходорковский: Это было в 2003-м, а переехал я, могу даже точно назвать дату, 23 августа 2003 года. Вообще, я сюда не перебирался, я сюда приехал учиться — в планы все произошедшее потом, после университета, совершенно не входило. А решение о том, что я сюда поеду учиться, я принял раньше. Подача документов была еще в декабре 2002-го, а узнал я о том, в какой университет меня приняли, в апреле. Я это все к тому, что это было задолго до того, как арестовали Платона (Лебедева — прим. «Ленты.Ру») и уже стало понятно, что все всерьез. Вообще очень часто люди, узнавшие про мою жизнь, вполне логично думают: Паша уехал сюда, потому что дома стало страшно. Но это не совсем так: я в Россию не вернулся по этой причине. Просто отец попросил, прежде всего. Я когда только приехал, мне было 18 лет тогда, я не совсем понимал, что происходит, что все это серьезно, поэтому я продолжал еще по инерции быстрее учиться, все в надежде на то, что все это закончится и я, как и планировал, поеду домой.

И в России ты до сих пор не был?

Да, с 2003 года я дома не был.

И в ближайшее время не собираешься?

Ну, я обратно не поеду до тех пор, пока ситуация не изменится в лучшую сторону. И я сейчас говорю и про папу и его свободу, и глобально. Потому что если отца выпустят просто потому, что это станет вдруг выгодно Путину, то я туда, конечно, не вернусь, я, наоборот, постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы отец оттуда уехал, потому что существуют опасения за его безопасность. А если он выйдет потому, что будут какие-то системные изменения, то тогда, конечно, вернусь домой.

Ты когда выбирал, где ты будешь учиться, то чем в итоге решил заниматься? Что ты окончил и что ты теперь делаешь?

Поступил я в четыре совершенно разных университета. Чем я на тот момент хотел заниматься, я не помню. Выбор страны обучения сделал в пользу США, потому что на тот момент бытовало мнение, что бизнес-образование лучшее здесь. Чем конкретно я буду заниматься, я еще не знал. То есть я хотел в какой-то бизнес-колледж. Компьютерами я на тот момент интересовался, но так, из серии не в игры поиграть, а в интернете посидеть.

То есть, надо понимать, ты все-таки стал компьютерами заниматься?

Да, но это пришло только на втором курсе университета. Поступил я в результате в колледж под Бостоном, который называется Babson. Это специализированный университет, окончить его можно только с одной степенью: Bachelor of Science in Business Administration, но специализаций много разных. Поступил я в четыре вуза, а в результате выбор был сделан, исходя из местоположения. Отец вообще никаких советов никогда не давал, всегда говорил, что, Паша, я не хочу брать на себя ответственность за твои жизненные решения, ты выбирай так, как считаешь нужным, а я тебя поддержу, подстрахую и так далее.

Если Бостон, то почему не Гарвард, MIT?

С Гарвардом и MIT была такая фигня: я туда подал, но меня туда не взяли. В свое время, когда я пытался выяснить, как же туда все-таки попасть, мне назвали весьма конкретную цифру, услышав мою фамилию. Мне тогда было 17 лет, я разговаривал с человеком — есть такая категория людей, которые занимаются устройством студентов в разные университеты.

Это должно было быть оформлено как пожертвование университету, то есть цивилизованно все?

Да, эти люди, которые там работают с иностранными студентами, они абсолютно не стесняются называть конкретную цифру. То есть тогда мне, 17-летнему пацану, сказали по телефону: ну, хочешь — поступишь, миллион пожертвований. И я так офигел, что даже отцу про это не сказал. Поэтому я забил на эту историю с Гарвардом, с MIT, поступил просто туда, куда взяли.

Сэкономил миллион, опять же.

Да, сэкономил папе миллион. Потом, на втором курсе, уже сделал выбор. Тогда началось увлечение компьютерами, специализацией уже стал менеджмент информационных систем. Ну, то есть построение баз данных и все такое.

И в итоге ты стал компьютерщиком?

Не совсем. Нас, естественно, учили компьютерным языкам — Visual Basic, ASP.NET… PHP тогда еще не преподавали. Ну все эти майкрософтовские базы данных, SQL Server, все такие радости жизни. Это то, чему нас учили с технической стороны. Со стороны менеджмента у нас с первого года была такая программа интегрированная, куда входило все, от бухгалтерии до теории операционного менеджмента. Образование у меня прежде всего управленческое, а специализация, чтобы знать конкретно, чем управлять, — IT. Первая работа у меня все-таки была не управленческая. Я начал в той же компании, где работаю до сих пор. Первые три месяца я работал как фактически salesman, пытался продавать рекламу. Но склонности к этому у меня совершенно нет, поэтому после этого я начал заниматься чем-то намного более близким к своему образованию, это был веб-дизайн и принт-дизайн. Так я проработал еще полгода.

То есть ты был веб-дизайнером?

В самом начале да.

А после веб-дизайна?

После веб-дизайна перешел немножко в другой отдел, в той же компании, где сидят люди, которые занимаются техподдержкой сайтов NewsRu.com, Inopressa, СуперСтиль, Zagolovki, то есть объединенная редакция NewsRu.com.

Компания Владимира Гусинского?

Да, компания Гусинского. Первый год получился гибридный. Продажа рекламы, веб-дизайн, принт-дизайн. Календари всякие красивые делал, постеры концертных программ: RTVi, помимо всего прочего, привозит артистов в США, там, Лайма Вайкуле и иже с ними. Вот, было довольно весело, очень симпатично, что-то получалось, что-то не получалось. Я выкинул все то, что не получалось, все, что получалось, оставил. До сих пор много чего умею в Photoshop, в Illustrator и так далее. А потом начал заниматься, собственно, по профессии — менеджментом команды людей, которые делают веб-сайты, то есть дизайнеры, программисты, системные администраторы. Я выполняю роль человека, который разговаривает с клиентами и переводит клиентские пожелания в техническое задание. Технические знания очень сильно помогают, я понимаю, что можно сделать, а что нельзя.

А у тебя помимо основной работы есть еще какие-то планы что-то делать?

Да, помимо основной работы есть еще проект, который мы начали, ну, это уже не проект, это уже компания по мониторингу потребления электроэнергии, которую мы начали с моим приятелем из университета. Называется она Enertiv. Делаем мы устройство, которое вставляется в электрощит. Фактически это такая коробочка с большим количеством сенсоров.

Что-то вроде счетчика?

Что-то вроде сильно продвинутого счетчика, который мониторит не общее потребление электроэнергии в доме или квартире, а отдельно по электроцепям. Фактически это такой инструмент для того, чтобы можно было снизить потребление электричества. Занимаемся мы этим год, начали в январе 2010, сейчас находимся на четвертой версии физического устройства и на четвертой версии интерфейса. Разработкой занимаюсь я. У нас двое основателей и четыре консультанта, которые с нами работают. По маркетингу, по производству, и два инженера еще, которые мне помогают. Устройство разрабатывал я, пришлось немножко подучиться, вы не подумайте, там никакой космической науки нету. Ну, в общем, работаем.

Расскажи, вы сейчас с отцом общаетесь, как-то поддерживаете связь?

Да, мы связь поддерживаем, прежде всего переписываемся. Помимо этого, мы еще общаемся через адвокатов — ну это в случае, если нужно что-то быстро спросить или передать. Я звоню одному из адвокатов в Москве — просто пока шло судебное заседание, они имели возможность с ним в суде пообщаться, передать что-то и потом мне обратно по электронной почте передать на словах ответ. А если что-то обширное, то я просто пишу это в письме, они там в Москве распечатывают и отправляют уже в СИЗО почтой. Последний раз такими длинными письмами мы обменивались до того, как началось оглашение приговора. Потом отправляли новогоднюю открытку, жена моя отправила письмо. И последний раз я с ним переписывался короткими записками, это то, что адвокаты могут передать на словах, когда закончили читать приговор. Он меня поздравил с Новым годом. Я сказал, что у нас никто не плачет, все держатся, все готовы. Ну потому что папа сам очень переживает, как это на семье отражается. Он ответил на следующий день, это была пятница, адвокаты к нему уже заходили в СИЗО, поблагодарил, он сказал, что у него все хорошо, чтобы мы не переживали, что у него к глупости уже выработался иммунитет. Это его живые слова, так сказать. Так что общаемся, и последние семь лет общаемся постоянно. Единственное только, по телефону никогда не удавалось поговорить.

Строгие ограничения?

Понимаешь, на самом деле все заключенные могут достать сотовый телефон, это ни для кого не секрет. Но к моему отцу применяются самые суровые правила. И это было и в колонии, в Чите, когда они сидели под следствием в читинской тюрьме, и в Москве. Тем более что они сидят в отдельной части «Матросской тишины», там, где самые жесткие условия. То есть там никаких сотовых телефонов, никаких компьютеров, ни о чем таком не может быть и речи. Папе, конечно, очень обидно, поскольку все остальные люди, которые там сидят, вполне могут со своими близкими поговорить по телефону.

Когда ты отвечал на вопросы накануне оглашения приговора, ты был настроен более оптимистично. Полного оправдания никто не ожидал, но и на такой срок не рассчитывали. С чем были связаны эти надежды и чем был вызван оптимизм?

Да я и сейчас довольно оптимистичен на самом деле. На тот момент надежды были связаны, прежде всего, с тем, что говорил Медведев. В какой-то мере это укрепилось после его интервью с тремя руководителями телеканалов, уже после 16 декабря, когда он, имея в виду Путина, сказал, что комментарии по делу официальное лицо себе позволить не может. В связи с этим была надежда, что что-то хорошее случится. Это первое.

Второе — надежда была на то, что судья сам, вне зависимости от команды, данной сверху, в какой-то момент проявит себя. Я надеялся на то, что он не пойдет до конца, не сложится полностью под давлением, придумает какой-то более-менее красивый ход типа отправки дела обратно за отсутствием доказательств вины. То есть это был такой как бы идеальный вариант — ни вам, ни нам, но, с другой стороны, это бы не добавило по крайней мере срока моему отцу. Вот с этим была связана очень серьезная надежда, которую я хранил до последнего момента, пока он не начал оглашать приговор.

Часть еще того, чем я себе это объяснял, — то, что если в какой-то момент поменяется курс, то есть через два года Путину, например, станет выгодно, чтобы мой отец вышел на свободу, ну, не будет у них с ВТО получаться… Я не говорю, что не будет получаться из-за дела моего отца, но возникнут какие-то препятствия, будет нужен какой-то хороший, весомый жест. Смотрите, какие мы пушистые: вот, мы отпустили Ходорковского. И если ему понадобится это сделать, то вина за второе дело ляжет не на Путина, а полностью на прокуроров и на судью. То есть сделают новый процесс, теперь уже полностью справедливый. Выяснят, что было на самом деле, а прокуроров или судью — «сольют». Данилкин не может этого не понимать. Лахтин и Шохин тоже четко понимают, что с ними будет, если через некоторое время станет невыгодным второе дело. Поэтому они так борзо настроены и так грубо ведут себя в суде, что, я думаю, осознание это все-таки прорывается в какой-то степени. Вот, так сказать, обоснованность моих надежд на тот момент.

Когда начали читать обвинительный приговор, это, конечно, все пропало. Вот эти три дня, пока не стал известен срок, я надеялся, что он будет минимальным. То есть если бы он дал восемь лет, то фактически ничего бы не поменялось. Но он решил полностью сложиться под прессом, дал максимум. Теперь надеюсь на кассацию, в первом суде все-таки год сняли. Я довольно-таки откровенно говорю, потому что я понимаю, с одной стороны, что это все полный бред и не имеет под собой никакого основания, ну вот как адвокаты занимают такую позицию: даже если бы назначили, там, один день нового срока, то все равно этот приговор нелегитимный. Это, конечно, так. С другой стороны, для меня и для моей семьи любая надежда, теперь связанная с кассацией, это все равно надежда на то, что мы отца увидим быстрее. Все равно продолжаем надеяться, что что-то хорошее произойдет.

У тебя не было ощущения, что на неблагоприятный исход указывают события, которые сопровождали процесс с самого его начала: продление сроков ареста, отказы во всех ходатайствах защиты?

Нет. На тот момент такого ощущения не было, что все к этому идет. Я не знаю, почему. Мне просто казалось это все настолько фееричным и нереальным, особенно когда была озвучена суть обвинения в суде: 350 миллионов тонн нефти, присвоение путем перевода на баланс. Такие вещи вклинились в память навсегда. С самого начала было понятно, что это настолько дикий бред, что никак иначе его (обвинение, — прим. «Ленты.Ру») не получится отстоять в суде кроме как полным игнором того, что происходит и должно происходить, то есть путем отказа от равноправия сторон, например. Когда дело началось, Медведев только вступил в должность. Мы надеялись, что он что-то сделает, потому что он начал говорить про борьбу с коррупцией, борьбу с «правовым нигилизмом», как он это называет. Поэтому была с самого начала была на него какая-то надежда.

Надежда на какие действия? Вот когда он начал говорить про снижение наказаний за экономические преступления, что вы от него ожидали? Что он проявит политическую волю и как-то спустит дело на тормозах?

Да дело даже не в политической воле. В чем проблема у нас с обоими президентами, с одним, который в кресле премьер-министра, и с другим, который в кресле президента — у них у обоих юридическое образование. Поэтому свалить на то, что они не понимают, о чем идет речь в суде, они не могут. Тем более когда Путин во время «прямой линии» начинает раскидываться цифрами, то есть он знает, о чем идет речь. И эти цифры, кстати, были большим промахом, потому что когда он потом на пресс-конференции пытался сказать, что это все имело отношение к первому делу, уже ничего не получалось, потому что цифры 800 миллионов и 900 миллионов — они из второго дела, они к первому делу не имеют никакого отношения. Я это все к чему: к тому, что если он знает цифры из дела, причем может их, сидя в прямом эфире и отвечая на сотни других вопросов, без всякой бумажки воспроизвести по памяти, это значит, что с делом он очень хорошо знаком.

С Медведевым та же самая проблема. То, что он практикующий юрист, это всем известно. До вступления в должность он много лет работал юристом. Ни один, ни другой не могут сказать: вот судья там разбирается, а мы люди простые и не можем понять всей сути того, что происходит в суде, потому что не наша профессия. Ну нет у них такой отмазки. Понять они могут и разобраться по существу тоже могут. Я понимаю, что это не их функция, но когда вся страна и многие государства за рубежом говорят, что есть проблема с правосудием в этом конкретном деле, то гарант Конституции в какой-то момент, наверное, должен все-таки заглянуть в материалы дела и посмотреть, о чем же говорят, что вызывает недовольство. И вполне может разобраться благодаря своему образованию.

Я надеялся именно на это, что, имея определенные знания и имея возможность понять суть этих бредовых обвинений, он сможет что-то сделать. Я не говорю сейчас о «телефонном правосудии» — будто я надеялся, что он поднимет трубку, позвонит судье Данилкину и скажет: «Прекратите дело». Нет. Но есть вполне прямые методы, в частности, все диаметрально противоположное тем заявлениям, которые делал Путин. Вот Путин негативно влиял на процесс, у Медведева была точно такая же возможность позитивно влиять на процесс. Путин говорил, что у Ходорковского руки по локоть в крови, — Медведев мог говорить, что, знаете, ребята, вот я посмотрел материалы дела и я вижу, что некоторые факты из доказательной базы не приобщаются к делу; я считаю, что процесс не соответствует идеальному правосудию. В общем, можно это было как-то сформулировать, мог прийти сигнал, что нужно судить правильно, а не рулить в сторону максимального приговора. Поэтому у меня была такая надежда, что Медведев будет использовать свои юридические знания, чтобы обеспечить правильный правосудный процесс.

Кстати, про «по локоть в крови». В последние месяцы, когда Путина спрашивают о Ходорковском, он вспоминает о деле Пичугина и о заказных убийствах. Бытует такая версия, что это может быть намек на какое-то третье дело, теперь уже по совсем «тяжкой» статье. Тем более что убийства упоминались в показаниях свидетелей по второму делу, хотя собственно к процессу эта информация отношения не имела. Нет ли опасений или даже сведений о возможности возбуждения третьего дела?

Опасения всегда есть, сведений таких нет. Мое личное ощущение — что этого не будет. Не сомневаюсь, что Путину бы очень хотелось навесить на моего отца убийства, но мне кажется, что этого не произойдет. Это будет нереально объяснить вообще. Потому что экономические преступления это одно, а пытаться человека засадить в тюрьму по обвинению в убийстве, при этом не имея никаких доказательств, это все-таки слишком круто, даже для него. Я думаю, что он никому уже не сможет объяснить. Причем даже забудем на минуту про другие страны, которые он точно не сможет заставить поверить, что это имеет под собой какие-то основания, этому даже в России совершенно никто не поверит. В сентябре был опрос Левада-центра, согласно которому только 13 процентов верят в то, что продолжающийся над моим отцом суд справедлив. Я думаю, что если будет третье дело и попытаются навесить на моего папу убийства, то эта цифра упадет до нуля. А это плохо — для Путина в том числе, потому что такая ситуация только подогревает небольшую, но все же растущую часть населения, которая оппозиционно настроена. Поэтому я думаю, что это будет иметь скорее негативный резонанс, нежели позитивный, прежде всего внутри страны. Смысл моего ответа сводится к тому, что опасения всегда есть по поводу третьего дела, но я не думаю, что оно будет.

Незадолго до вынесения приговора в СМИ появились слухи, что Михаила Ходорковского могут обменять на Виктора Бута — этого, впрочем, так и не случилось. Что должно произойти в России, чтобы стала возможной любая сделка по обмену Ходорковского на кого угодно, хоть на очередную Анну Чапман, его условно-досрочное освобождение или хотя бы удовлетворение кассации?

Ну, я не знаю, что у них там в Кремле рассматривается, у меня, к сожалению, никаких источников там нет. Чтобы моего отца отпустили, это должно стать выгодно Путину. Потому что решения принимает по делу моего отца только он. У меня в этом нет никаких сомнений. Потому что Медведеву никакой выгоды от того, что папа продолжает сидеть в тюрьме, нет. Я думаю, что просто не он решает. Значит, должно что-то произойти, чтобы стало выгодно. По поводу обмена — я не исключаю такого варианта, что кого-нибудь еще в Америке, в Германии, в Англии, да где угодно, поймают, и «обменный фонд», как об этом писали недавно, будет исчерпан. И если этот человек нужен будет России очень-очень сильно, возможно, будет вариант обмена.

А по поводу условно-досрочного, давайте разнесем: есть два варианта. Либо отпускают, потому что нужно что-то другое, намного большее, то есть есть какая-то выгода, ассоциированная с тем, чтобы моего отца отпустить. К этому относятся обмен разведчиков, торговцев оружием, да неважно кого, даже если соберут сотню нелегальных иммигрантов из России и отправят, для меня не имеет никакой разницы, на кого и как будут менять, если моего отца отпустят. Это первый, так сказать, транш, возможность. Второй транш связан с тем, что свобода моего отца будет привязана к каким-то системным изменениям. То есть если Медведев к выборам 2012 года все-таки захочет создать свою базу избирателей, а не будет надеяться на то, что Путин передаст ему своих избирателей, как это было сделано в прошлый раз, освобождение моего отца из тюрьмы будет серьезным шагом, который позволит Медведеву себя позиционировать по-иному.

Все внешнеполитическое, внешнеторговое, например вступление в ВТО, относится к первому варианту. Если что-то не будет получаться, то всегда есть хороший козырь: вот мы отпустим Ходорковского — дайте нам, пожалуйста, то, что нам надо. Я не списываю ни один из этих вариантов со счетов, потому что это всегда может произойти. Ключевая причина того, что это не происходит до сих пор, я думаю, заключается в том, что очень сильна личная ненависть Путина к моему отцу. Поэтому, я думаю, что даже если такие варианты появлялись, Путин их отметал сразу, пытался находить какие-то другие решения, только чтобы не отпускать моего отца на свободу.

Вот ты сейчас сказал, что Путин ненавидит твоего отца. И в принципе про то, что у Владимира Владимировича с Михаилом Борисовичем есть некий личный конфликт, мы слышали уже давно, но отправная точка этой истории затерялась глубоко в начале двухтысячных годов. Что Михаил Ходорковский сделал не так? В чем причина этой личной неприязни?

Ну просто тут очень много всяких факторов, которые сыграли роль… Источник ненависти фактически был один. Последней каплей была встреча президента с промышленниками и предпринимателями в феврале 2003 года. Когда отец заговорил о коррупции, принес с собой слайды и в пример привел продажу «Северной Нефти». И я так думаю, приятели Путина были замешаны в этой сделке, поэтому он так взбесился…

То есть последней каплей стало его выступление, когда Ходорковский намекнул, на то, что путинское окружение…

Ну он не намекал на то, что окружение Путина в этом участвовало. Он просто сказал, что это явный пример коррупции. И я думаю, что реакция Путина была прежде всего такой сильной и злой потому, что это была не какая-то абстрактная сделка неизвестных ему чиновников, а потому что скорее всего знакомые ему люди в этом участвовали, поэтому он так резко ответил. Это было последней каплей.

А источник ненависти к моему отцу — это то, что он постоянно показывал нежелание играть по навязанным правилам. Потому что много раз просили не финансировать оппозицию. Один из партнеров отца финансировал коммунистическую партию. Это, кстати, тоже распространенное заблуждение, что мой отец финансировал коммунистов. Это не так. Это ЮКОС финансировал коммунистическую партию, конкретно — один из партнеров, я не помню просто его имени. Была конкретная просьба от Путина не финансировать коммунистов. Мой отец развел руками и сказал: это не мои деньги, я не могу человеку, который просто работает в компании, является одним из партнеров, указывать, как распоряжаться своими деньгами.

Ну просто у Путина, естественно к этому другой подход, потому что он привык, что он всем командует, и у него в голове не укладывается, что можно работать в компании, быть ее директором и в то же время не иметь абсолютного влияния на своих партнеров, рабочих и так далее. Поэтому вот для него это все время казалось, что меня не слушаются, меня нагло, так сказать, игнорируют, когда я тут с какими-то просьбами обращаюсь касательно финансирования оппозиции. Ну и там была еще дополнительная история: пошли слухи, что мой отец захочет баллотироваться в Думу… ну и там, некоторые шли дальше и думали, что он, там, хочет стать премьер-министром или участвовать в президентских выборах.

Но это были слухи, он не планировал?

Мой отец никогда не планировал такого. У нас с ним был вот разговор по поводу того, что он хочет делать после ЮКОСа. На тот момент уже была «Открытая Россия», и он четко сказал: «У меня есть ряд программ, которые мне очень нравятся, и я хочу ими заниматься после того, как я уйду из ЮКОСа». Он сказал: когда мне будет 45, я хочу уйти из нефтянки и заниматься программой «Открытая Россия». Там просто были вещи, от которых он реально кайфовал …Поэтому ответ папы был такой: в дальнейшем — не политика, а общественная и образовательная деятельность.

Можешь немного рассказать о том что ты делаешь здесь, какие шаги пытаешься предпринимать для того, чтобы как-то повлиять на ситуацию в России, чтобы стало возможным освобождение Михаила Ходорковского? Предпринимаются ли попытки блокировать счета чиновников, которые причастны ко всему этому, добиться отказов в визах, принимаются ли другие меры?

Ну, у меня лично таких возможностей нет, но я пытаюсь сделать все для того, чтобы как-то повлиять на две вещи: мнение здешних политиков и мнение местной общественности. Семь лет назад мало кто знал, кто является президентом в России, уж не говоря о том, кто такой Ходорковский и за что он сидит вообще. Сегодня такой проблемы уже нет. Прежде всего, это огромная заслуга нашей судебной системы: они придумали такое обвинение, абсурдность которого могут понять, в принципе, все. Во время первого дела еще нужно было кому-то объяснять, что это налоги, дело сложное. Когда предъявили второе обвинение, уже никому ничего объяснять было не надо. Когда рассказываешь, что их обвиняют в краже 350 миллионов тонн нефти, и поясняешь, сколько вообще это продукта, физически, по объему, все сразу говорят: абсурд какой.

Вторая функция намного проще. Помимо того, что я делаю, в частных беседах тоже заходит об этом разговор. Когда возникает такая возможность, я встречаюсь с местными конгрессменами, сенаторами, объясняю им суть дела, опять же, пытаюсь заручиться их поддержкой. Я, конечно, рассказываю, в чем суть обвинений, почему он является политическим заключенным, почему его преследование инспирировано властями и так далее. Помимо этого мы устраиваем акции протеста, такие как та, что прошла на Юнион-сквер 31 декабря. До этого мы делали несколько акций на Таймс-сквер, одну на Уолл-стрит, вместе с Наташей Пелевиной (организатор акций «Стратегии-31» в Нью-Йорке — прим. «Ленты.Ру»). Несколько лет назад мы провели пикет перед «Марриоттом», когда там была встреча US-Russia Business Council, приезжал Лавров встречаться с представителями местной бизнес-элиты. У нас был плакат, призывавший не вести никакого бизнеса с Россией до освобождения Ходорковского.

Заручиться поддержкой политиков получается?

В целом иногда получается. Были встречи с такими людьми, как Роджер Уикер, Дэн Кардин, и другими из Нью-Йорка.

В основном с демократами или республиканцами?

Это здесь не имеет никакой разницы — как тут говорят: it’s not a partisan issue. Во-первых, это защита прав человека. К этому здесь относятся намного серьезнее, чем в России, несмотря на то, что это происходит в другой стране. Во-вторых, это отношения с Россией — то есть они понимают связь между беззаконием внутри страны и уважением к международным соглашениям. Поэтому реагируют они крайне положительно на то, что мы просим как-то помочь заявлениями, просим занять более жесткую позицию по этому вопросу. Насчет позиции США в целом как страны — в принципе, я доволен теми заявлениями, что были сделаны, но надеюсь, что они будут более жесткими в дальнейшем.

У кампании есть какие-то источники финансирования или все держится на энтузиазме, на идее? То есть есть ли какой-то, условно говоря, фонд? Грубо говоря, откуда деньги?

Фонд есть, но он занимается совершенно не этим. Он называется «Институт современной России».

Он «местный»?

Он местный, он находится в США, но отношения к тому, о чем я сейчас рассказывал, не имеет никакого. То есть за все те вещи, которые мы делаем здесь, за все, что тут делаю я сам, естественно, никто не платит. Плакаты, например, когда печатаем, то я делаю это за свой счет.

Ну об этом и была речь.

А, ну когда мы готовимся к демонстрациям, я приношу с собой какие-нибудь там портреты отца, и я, естественно, все это печатаю за свой счет. Люди, которые приходят, которых мы приглашаем, размещаем информацию на веб-сайте, просим прийти нас поддержать, они очень часто приходят просто со своими какими-то листовками, плакатами, то есть это никак не координировано, нету такого, что мы выделяем деньги на какую-то акцию, что у нас есть какой-то бюджет. Это происходит все довольно-таки стихийно. Поэтому здесь, фактически, нет никакого финансирования. А фонд «Институт современной России» — это не фонд, я поправлюсь, это организация местная non-profit, занимается она финансированием демократических программ, прежде всего образовательных.

Not-profit — грубо говоря, на пожертвования существует?

Да, никто не получает зарплату. То есть вот я являюсь президентом этой компании, никто из руководства не получает никакой зарплаты. Мы работаем бесплатно. Финансируется он за счет личных пожертвований, за счет пожертвований моего отца в том числе. Еще мы занимаемся фандрейзингом здесь в США. Напрямую мы пока в России работать не можем, ну, я думаю, вы в курсе… Мы участвуем в существующих программах таких организаций, как Eurasia Foundation, Freedom House, соросовский Open Society, то есть мы просто помогаем им с финансированием, с тем, что они уже делают в России, что у них уже есть. Просто отец попросил как-то продолжать деятельность «Открытой России», потому что ее в 2006 году закрыли. В общем, ему было очень обидно, что это все прекратилось, и он попросил нас здесь это продолжить. По поводу того, что я езжу, встречаюсь в Вашингтоне с представителями местной власти, это все совершенно никак не финансируется.

Собственно, к чему такой вопрос: многие, в том числе наши читатели, считают, что это делается на краденные у народа деньги.

Павел Ходорковский участвует в пикете в поддержку отца на Юнион-сквер в Нью-Йорке. Фото Игоря Белкина, «Лента.Ру»

Lenta.ru

У рядового читателя почему-то прежде всего такой вопрос возникает… Я вот старательно читаю все комментарии, на «Эхе», в ЖЖ и так далее… У нас люди очень злые, причем не только те, что сидят и строчат старательно, которым за это платят… И постоянно всякие злые товарищи пишут, что у Ходорковского деньги заканчиваются, вон, на митинг всего тридцать человек вышло. Так вот, если бы мы это делали за деньги, вышли бы не 30 человек. Поэтому все те, кто приходят на эти акции — это люди, которые делают все это бескорыстно.

Совсем недавно стало известно, что британским миноритариям ЮКОСа, которые были защищены международными соглашениями о защите инвестиций, присудили компенсацию от российских властей, а это значит, что международный арбитраж в Швеции, в Стокгольме, фактически признал причиной развала ЮКОСа действия российских властей, а не бизнес-практики компании. И таких исков там лежат десятки. Кроме того, Страсбургский суд признавал содержание Платона Лебедева, по крайней мере в первые два года досудебных, под арестом незаконным. Есть еще какие-то иски в производстве международных судов?

По первому делу все иски уже давным-давно приняты к рассмотрению, а разница между исками Платона и моего отца в том, что решения по Платону уже есть, а решение по делу моего отца еще не принято. Всего решений по существу, помимо личных исков Лебедева и Ходорковского о нарушениях прав человека, восемь на сегодняшний день. Самое большое дело находится в суде по правам человека. Это иск против РФ на 100 миллиардов. Решение по нему еще не вынесено, и я не знаю, когда оно будет — сначала они говорили, что это будет до конца года, теперь неизвестно. Все эти дела, в том числе решения Стокгольмского суда — это все прецеденты, которые будут учитываться при вынесении этого главного решения. И Российская Федерация очень беспокоится по этому делу. Это хотя бы заметно в том, что они наняли очень серьезную британскую адвокатскую контору — Brick Court Chambers, сделано это было буквально за три с половиной месяца до начала слушаний в ECHR. До этого их представляли какие-то русские юристы, совершенно никому не известные, а когда начались слушания, они наняли эту контору.

Если не секрет, не знаешь ли ты, во сколько это обошлось Российской Федерации?

Нет, не знаю, таких цифр у меня нет. Я заговорил про известных адвокатов потому, что это дело для России очень болезненно, они очень серьезно относятся к нему. Другое дело, что у них очень большие проблемы будут, потому что второе дело и первое дело, они диаметрально противоположны, и их никак состыковать нельзя. Поэтому когда они в Европейском суде доказывают, что налоговые претензии к ЮКОСу правомерны, это автоматически означает, что они спорят против обвинений по второму делу. Поэтому эти две позиции никак сочетать нельзя. Поэтому когда мы подадим иски в европейские суды по второму обвинению и представители РФ будут пытаться защитить одну позицию, то эти две вещи в одном суде совершенно никак не будут стыковаться. Просто по иску акционеров ЮКОСа к России они доказывают, что все претензии абсолютно обоснованы. И в том же самом суде они по иску моего отца о нарушении прав человека во втором процессе, о неправомерности его помещения под стражу, они там же будут доказывать, что это все обоснованно, потому что он украл всю нефть. То есть как только это все сойдется в одном месте, их позиция будет совершенно, феерически нереальной, поэтому там будут серьезные проблемы.

А иски по второму делу уже готовятся?

Конечно, потому что обвинительный приговор, тут без вариантов. Обязательно будем это обжаловать в европейских судах.

Вот мы сегодня много говорили о возможных переменах в России. Как ты думаешь, что должно произойти в России для того, чтобы ситуация в целом изменилась? Чтобы существующая в настоящее время система управления государством, властная вертикаль с элементами ручного управления, изменилась? Что потребуется для системных изменений?

Ну это как раз очень простой вопрос. Катализатор в России всегда один: когда кушать нечего. Я понимаю, что это звучит банально, но вот если посмотреть с реальной стороны, то что-то системное происходит, когда заканчиваются деньги. Если бы кризис 2008 года продолжался еще полгода-год, Путин уже не был бы у власти. Насколько мне известно, почти две трети Стабфонда России было спущено на поддержание курса рубля, в то время как в США пытались стимулировать экономику и спускали деньги на поддержание банков, на строительные проекты. Впрочем, оставим экономическую составляющую. Я думаю, что если бы это продолжалось немножко подольше и если бы цены на нефть продолжали падать, а не остановились на каком-то более-менее реальном уровне, на уровне себестоимости для Роснефти, то ситуация в России поменялась бы кардинально. Потому что большой приток денег всегда существенно маскирует все проблемы.

Я думаю, что произойти должно именно это: большой экономический кризис, закончатся деньги, всплывут все реальные проблемы экономики, которые сейчас замаскированы, и люди потребуют перемен в очередной раз. У нас до сих пор не диверсифицирована экономика, у нас 42 процента бюджета, по-моему, это экспорт энергоносителей.

Несмотря на курс на модернизацию?

Да какая модернизация, я вас умоляю! Вы думаете, почему Сколково делают? Потому что в масштабах всей страны этого реализовать нельзя. Поэтому единственное, что Медведев может сделать — это создать такой изолированный от всей остальной страны городок, где будут действовать законы, что-то можно будет реально сделать и по-максимуму его оградить от всего того, что происходит в остальной стране. Я думаю, что причина создания Сколково именно эта. В масштабах всей страны Медведев не может обеспечить соблюдение законов, уважение к праву частной собственности, он это может обеспечить только в маленьком масштабе, поэтому есть Сколково. А надежда примерно такая же, как когда Зеленоград делали: сейчас мы сделаем вот такой научный городок, который вытянет, как локомотив, всю страну. Это работает только до определенного момента.

В США совсем не зря большая часть экономики зависит от малого и среднего бизнеса, а не от каких-то технологий, которые глобально тянут за собой всю страну, или какого-то экспорта, какого-то сырья, которое вытягивает всю экономику. Совсем не так. Я думаю, что по-настоящему катализатором будут именно серьезные экономические потрясения, которые вынесут на поверхность все реальные экономические проблемы, которые связаны с недиверсифицированностью экономики.

Незадолго до приговора было опубликовано письмо, в котором Михаил Ходорковский накануне приговора пожелал Путину, чтобы его кто-то любил. Чего бы ты сам пожелал Путину?

Да тоже довольно простой вопрос — пафосный, но простой. У меня желание для Путина только одно: чтобы он освободился от этого груза, который он сам на себя взвалил и теперь не знает, что с ним делать. Потому что, если честно, Путин — такой же заложник Кремля, как мой отец — заложник «Матросской тишины». Он туда влез, отстроил власть, а дальше что делать — совершенно непонятно. Он привел в Кремль своих ближайших друзей, выстроил замечательную систему ручного управления, у которой одно огромное требование: он должен быть всегда там. То есть просто в какой-то момент уйти и наслаждаться жизнью он уже теперь не может. Он заложник своего положения навсегда. Либо его оттуда смоет, либо его сожрут его же товарищи. У меня пожелание только одно: чтобы он избавился от того груза, который он сам на себя взвалил.

lenta.ru

Наследники. Павел Ходорковский

Старший сын одного из богатейших некогда людей мира открыл в Нью-Йорке бизнес по мониторингу энергопотребления и для продвижения идей гражданского общества создал Институт современной России.

Каким вы видели свое будущее в школьные годы? Насколько сильно реальность разошлась с планами?

Не помню, кем хотел стать в школе. Странное ощущение, что у тебя были какие-то очень интересные мечты, но ты их забыл. Точно могу сказать, что нефтяником стать не мечтал. Когда я рос, мало знал о бизнесе отца, а он так много работал, что рассказывать маленькому сыну о делах у него не было времени. К концу двенадцатого класса в Швейцарии я понимал, что хочу поехать в США, получить образование в американском университете, потому что там уровень бизнес-образования выше. Отправился в Babson College рядом с Бостоном, маленькую бизнес-школу, конкретная цель которой — выращивать предпринимателей. Не буду кривить душой, бизнес был мне интересен потому, что у меня был яркий пример отца, который добился успеха именно в этой сфере жизни. И мне хотелось, чтобы он гордился моими достижениями.

Вы обсуждали с отцом свое возможное будущее в ЮКОСе?

Дискуссия о наследовании была очень короткой. Папа сказал, что ЮКОС ориентирован на профессиональные качества, а не на родственные связи. И у него есть шорт-лист из десяти топ-менеджеров, которые в случае его ухода из бизнеса пошагово будут выбираться из этого списка. Сказал: «Станешь хорошо работать — через несколько лет из тебя получится профессионал, который будет интересен компании».

И вы стали стремиться попасть в этот шорт-лист?

Я решил, что нужно заниматься чем-то другим.

Как сложилась ваша жизнь в Америке?

Моя первая работа была в университете: устроился в маркетинговый департамент, занимался флеш-анимацией, программированием сайтов. Окончил с дипломом по бизнес-администрированию и специализацией «Менеджмент информационных систем». Работу нашел в Нью-Йорке, в компании Владимира Гусинского New Media Internet, которая занималась поддержкой бэк-энда информационных сайтов. Четыре года работал в дата-центре, в маркетинге, был веб-дизайнером, стал директором интернет-проектов.

Чем занимается ваша фирма Enertiv?

Мониторингом потребления электроэнергии. Производим счетчики и пишем для них программное обеспечение. Последние три года работаю над этим фул-тайм. У нас есть несколько клиентов, которые заплатили за установку, до этого было много бесплатных пилотных клиентов. Сейчас мы сконцентрировались на дата-центрах, потребляющих огромное количество энергии и внимательно следящих за расходами в этой области, и на муниципальных помещениях, прежде всего на школах, которые неэффективно используют электричество. Словом, растем. Сейчас у нас шесть человек. Мы до сих пор маленький стартап, но стараемся быстро развиваться.

Наверняка, начиная собственное дело, вы осознавали разницу его масштабов с бывшим бизнесом отца?

Это точка преткновения в наших с ним разговорах. По его мнению, перспектива должна быть громадной, желательно уходящей за горизонт. Мне трудно это понять, у меня не было возможности управлять гигантской компанией. Мы не один раз обсуждали бизнес-модель, он рекомендовал ориентироваться на интеграцию других решений в этой среде, покупать «железо» и программное обеспечение и адаптировать под задачи клиентов. Чтобы было меньше затрат, больше маржа. Но я всегда мечтал производить продукт, который можно пощупать, сказать: вот это мы сделали. Хочу построить компанию, которая будет существовать сама, без венчурных вливаний, и расти постепенно.

Вы можете общаться с отцом?

Ограниченная возможность есть. Это не сотовая связь, а обычная будка, из которой можно звонить по предоплаченной карте. Пятнадцать минут по субботам, около шести часов вечера. Но у нас большая семья, мы географически находимся в разных точках. Отцу приходится чередовать звонки. Я с ним общаюсь раз в месяц, а в остальных случаях он звонит своим родителям, моей маме, братьям, сестре.

Расскажите о младших сестре и братьях.

У меня есть сестра Настя и два брата, Илья и Глеб, они близнецы. Это дети от второго брака отца. Насте двадцать один год, она заканчивает РГГУ, факультет психологии. А братьям по четырнадцать, и они учатся в школе.

Вы не раз говорили о том, что, находясь в Америке, можете принести больше пользы и отцу, и развитию гражданского общества в России. Каковы результаты этой работы?

Я меряю успех тем, что с отцом, слава богу, за десять почти лет ничего не произошло, кроме того случая в Краснокаменске, когда его атаковали с ножом. Относительная физическая безопасность была обеспечена тем, что люди в России и за ее пределами не забыли о нем, во многом благодаря вниманию прессы. И я со своей стороны старался это внимание поддерживать, давать больше интервью, чтобы люди не забывали: отец в тюрьме потому, что стал неугоден как политический оппонент Кремля. Из конкретных примеров: первый приговор был вынесен в мае 2004 года, я тогда уже находился в Америке и помню, что моя фамилия не вызывала немедленной реакции. Когда был объявлен приговор по второму процессу, в 2010 году, мне уже никому не надо было что-то объяснять. Люди стали ассоциировать мою фамилию с термином «политический заключенный».

Оказывают ли отцу в России моральную поддержку?

Я больше всего ощутил это, когда во время первых демонстраций в конце 2011 года люди требовали в том числе освободить политических заключенных и среди прочих фамилий была фамилия моего отца. Удивительно! Мы понимаем, что протесты были реакцией на выборы, люди негодовали по другим причинам, но, выходя на улицу, они не забыли о политзаключенных. Бытует мнение, что в крупных городах люди следят за процессом, а если отъехать на несколько километров, то там всем все равно. Но по исследованиям «Левада-Центра», отцу симпатизирует около сорока процентов опрошенных по всей России.

Почему Институт современной России появился в 2009 году?

К тому времени я понял, что отца не освободят, пока не сменится режим, не начнутся реформы, люди не станут ощущать себя гражданами страны, а не зрителями. Институт занимается в некотором смысле тем же, чем и возглавлявшаяся отцом благотворительная организация «Открытая Россия», закрытая в 2006-м. У нас есть похожие проекты в образовательной сфере. Мы публикуем много аналитических статей на сайте, организуем культурные проекты, мероприятия в США, чтобы представить здесь лидеров гражданского общества, в том числе политиков. Пытаемся повлиять на скорость возврата к демократии.

Насколько нужно увеличить эту скорость?

Скорость будет увеличиваться тем больше, чем быстрее будут сажать людей, которые спокойно, без призывов к революции, участвуют в политической жизни. Я говорю даже не о Навальном, а о тех, кто был арестован по делу о Болотной.

Вы относительно недавно женились и стали отцом. Видимо, ваша дочь имеет все шансы вырасти американкой или вы стремитесь воспитать ее в русской языковой традиции?

Диане три с половиной года. Я рассматриваю в качестве приоритета в ее воспитании возможность общения как можно с большим количеством людей других культур, ценностей, опыта. Она ходит в садик, где преподают испанский с раннего возраста. Дома мы говорим на русском, на улице по-английски и стараемся сбалансировать эти языки. Моя жена приехала из России — в Нью-Йорке четырнадцать лет, мы познакомились здесь. По профессии она инвестиционный банкир, сейчас запускает свой бизнес — будет производить детскую одежду. Ей, видимо захотелось заниматься чем-то менее абстрактным.

Текст: Радиф Кашапов

www.sobaka.ru

Ходорковский рассказал матери, что в пионерском лагере было хуже, чем в тюрьме

В понедельник исполняется ровно год со дня ареста Михаила Ходорковского. Именно 25 октября в аэропорту Новосибирска на борт его самолета поднялись следователи Генпрокуратуры и глава ЮКОСа был задержан.

Напротив здания Мещанского суда в Москве с утра проходит пикет группы «Совесть» «Свободу политзаключенным», посвященный годовщине ареста Ходорковского. Как сообщает «Эхо Москвы», участников пикета немного. «Участники акции украсили себя желто-зелеными ленточками и держат плакаты «Свободу Ходорковскому» и «Свободу Лебедеву».

«Свобода новой России начнется со свободы Ходорковского и Лебедева», — гласил один из транспарантов. Между тем в Мещанском суде в понедельник возобновился допрос свидетелей обвинения. По прогнозу адвоката Ходорковского Генриха Падвы в ноябре суд, возможно, перейдет к допросу свидетелей защиты, а в январе будущего года может огласить приговор по делу Ходорковского-Лебедева-Крайнова — подсудимых, которые не признают себя виновными ни по одному из пунктов обвинения.

— Заявление адвокатов Ходорковского в связи с годовщиной
— Мама Ходорковского в интервью «Известиям»: «Он знал, на что идет. Считает, что сделал, как должен был»
— В интервью Daily Telegraph: «Как гражданин России я горжусь им, как мать — испытываю смешанные чувства»
— «Особенно тяжело для Насти, ей ведь 12, все понимает»

Адвокаты Ходорковского выступили с заявлением в его защиту

Адвокаты Михаила Ходорковского выступили с заявлением, в котором они подводят промежуточные итоги судебного процесса. Защитники обращают внимание на незаконность самого факта ареста их подзащитного.

«Наш клиент никогда не скрывался от правоохранительных органов, исправно являлся на допросы в Генеральную прокуратуру и не оказывал никакого противодействия следствию. Поэтому арест и выбор меры пресечение в виде содержания под стражей является грубейшим нарушением российского и международного законодательства», — говорится в заявлении адвокатов.

Они подчеркивают, что их подзащитный невиновен. «Многочисленные нарушения, допущенные правоохранительными и судебными органами на всех стадиях процесса, вынуждают нас сомневаться в объективности властей по отношению к нашему клиенту, — говорится в заявлении. — Только активное внимание к судебному процессу со стороны представителей общественности и средств массовой информации может обеспечить независимый гражданский контроль над рассмотрением дела Михаила Ходорковского».

Марина Ходорковская: «Он знал, на что идет. Считает, что сделал все так, как должен был»

В интервью «Известиям» мама Ходорковского Марина Филипповна рассказала о том, как его семья провела этот год.

Корреспондент газеты встретился с Мариной Филипповной Ходорковской в подмосковном местечке Коралово — там, где находится одноименный лицей. Для родителей Михаила Ходорковского этот лицей стал делом жизни. Делом, которое может исчезнуть: мама знаменитого узника призналась, что средств у лицея осталось не более чем на год.

В лицее учатся 168 детей. У 33 из них никого в мире нет. В минувшую субботу лицею исполнилось 10 лет — дети дали праздничный концерт, на котором благодарили ЮКОС и учителей. А через два дня — годовщина ареста Михаила Ходорковского. Этот день отмечать не будут никак — по словам Марины Филипповны, традиций по этому поводу еще не сложилось. Она надеется, что и не сложится.

По словам Марины Ходорковской, ее сын знает о том, что у лицея есть проблемы. «Он сказал: «До тех пор, пока у меня есть хоть одна копейка, лицей будет существовать, — рассказывает она. — Но вы же сами понимаете, сейчас ничего нельзя сказать определенно. Вообще, весь этот год для меня как тяжелый сон. Хочешь проснуться, а не можешь».

Ходорковский за последний год почти не изменился. Разве что похудел

«Известия» отмечают, что год назад, когда только что арестовали Платона Лебедева, многие считали, что Михаилу Ходорковскому будет лучше уехать из страны. «Он об этом и слышать не хотел, — говорит Марина Ходорковская. — Я бы, наверное, тоже не уехала. Хотя я, как мать, в какой-то степени хотела, чтобы он был где-нибудь там, на свободе. Но я знаю, что для него морально было бы хуже. Я не думаю, что тем, кто уехал, сейчас морально легко».

По ее словам, она узнала об аресте сына от родственницы. «Все последние годы я, как проснусь, включаю телевизор. Чтобы посмотреть, что говорят про Мишу. Особенно начиная с прошлого лета. Но в тот день я проспала. Мне позвонила сестра Бориса Моисеевича (отца Михаила Ходорковского) и все рассказала, — говорит она. — Я сразу поехала к невестке и жила у нее первое время. Было очень тяжело, по телевизору говорили, что его били. Били по голове. Потом это опровергли, но я не верила. Мне звонили адвокаты, говорили, что не было этого. Но я все равно не могла успокоиться, пока его не увидела».

«Первое свидание было через несколько недель. Точно уже не помню, но после ареста прошло уже много времени. Я очень волновалась, подготовила целый список вопросов, — рассказывает Марина Ходорковская. — И одна женщина, сотрудник «Матросской Тишины», увидела этот список и сказала: «Давайте, чтобы вы времени не тратили, я вам расскажу». И пока я ждала, она мне рассказала, как он питается, в каких условиях живет… Я очень боялась увидеть Мишу скисшим, сломленным. Но когда увидела его глаза, поняла, что с этим все в порядке. Он сам сразу сказал: мама, я чувствую себя хорошо, не волнуйся. Но я, конечно, понимаю, что первые дни были для него самыми тяжелыми».

По ее словам, Михаил Ходорковский за последнее время почти не изменился — разве что похудел. «А морально — абсолютно никак не изменился. Он знал, на что идет. Считает, что сделал все так, как должен был», — говорит Марина Ходорковская.

«Особенно тяжело для Насти, ей ведь 12, все понимает»

Она отмечает, что для жены и детей ее сына эти события были крайне тяжелыми. «Нам с Борисом Моисеевичем проще — мы понимаем, что происходит, мы еще помним рассказы тех, кто пережил 37-й год. А она выросла уже совсем в другой среде, для нее это катастрофа, — говорит Ходорковская. — Она мне рассказывает, что на свиданиях просит охранников хотя бы дотронуться до него. Двое мальчишек и дочь растут без отца».

«Особенно тяжело для Насти, ей ведь 12, все понимает. Хорошо, в школе у нее нормальный директор, и там все в порядке. Я спрашиваю ее, как ребята на все это реагируют, говорит, что все нормально. Да я и сама видела, когда к ней девочки в гости приезжали на день рождения, что все в порядке», — рассказывает Ходорковская.

Сыновья же Михаила Ходорковского Илья и Глеб почти ничего не понимают — они еще очень маленькие. «Они привыкли, что папа вечно в командировках. Хотя уже задают вопросы. Например, что такое тюрьма, почему из нее не отпускают людей. На ближайшее свидание их разрешили взять с собой. Договорились так, что если будут плакать, то их сразу уведут».

«Настя приходила, а сыновей Миша уже год не видел. Настя, кстати, и в суд приходила. Ее сначала пустили, а потом выгнали. Оказывается, есть какая-то норма, по которой в суде нельзя находиться до шестнадцати лет. Она так обиделась. Говорит: «Я что, плохо себя вела!? Я вообще молчала», — говорит Марина Ходорковская.

По ее словам, после ареста ее сына отношение к ним знакомых почти не изменилось. Все восприняли эти события с пониманием. «А вот бывшие партнеры Миши — там сразу очень хорошо высветилось, кто есть кто. Что самое интересное — те, кого Миша считал очень хорошими знакомыми, с кем он часто общался, вдруг звонить перестали. А те, кто был более, скажем так, далек, стали постоянно звонить, предлагать помощь, — сказала она. — Те, от кого мы этого даже не ожидали, предлагали чуть ли не детей взять на время. На первых Миша не обижается. Он понимает, что это жизнь, что люди разные и что не могут быть все идеальными и порядочными».

«В СИЗО к нам никто по-особенному не относится»

Марина Ходорковская отмечает, что в СИЗО к ней никто по-особенному не относится. «Один раз только женщина, которая откуда-то издалека приехала, говорит: «Ну, что маво посадили — это ладно, но тут же сам Ходорковский!» Мы ей ничего не стали говорить».

«Только холодно там, в приемном отделении. Здание старое, трубы, видимо, совсем сгнили. Я предложила прислать людей, чтобы ремонт сделали. Говорят: нельзя», — рассказывает она.

По ее словам, персонал «Матросской Тишины» ведет себя крайне корректно. Другое дело, что есть какие-то строгости, связанные с режимом. Лекарства, например, очень трудно передать. Например, ее сын попросил передать что-нибудь для желудка, и тут выяснилось, что очень тяжело передать даже обычный «Альмагель».

«Миша однажды сказал, что в пионерском лагере было хуже»

До заключенных с трудом доходят письма. Марина Ходорковская отправила сыну два письма, но дошло только одно. С телеграммами легче — в них же невозможно ничего водяными знаками написать, поэтому их не так досматривают.

«Но мне Миша однажды сказал, что в пионерском лагере было хуже. Пространство такое же ограниченное, но передач два раза в неделю не было», — говорит Марина Ходорковская.

«Тем более отоспался за пятнадцать лет. Он просит побольше орехов — они в камере очень почему-то любят орехи. Все время говорит, что у них самая чистая камера, что он всех заставляет поддерживать чистоту. Говорит, что много двигается. Я его спросила: «Как же ты там двигаешься, камера-то маленькая, вас четверо?» Он говорит: «А они все лежебоки, так что у меня много места».

«Суд проходит абсолютно непредсказуемо»

По ее словам, Михаил Ходорковский понимает, что делать прогнозы бессмысленно. Даже суд проходит непредсказуемо. В суде читали документы, а потом неожиданно начали допрашивать свидетелей.

«Многие свидетели обвинения так выступают, что защита лучших бы не нашла. В четверг, вот, был бывший замдиректора «Апатита» Владимир Серегин. И он рассказывал, как плохо было до прихода Миши и как хорошо после. Шохин ему говорит: он же вас уволил. А тот: ну и правильно уволил, они, дескать, молодые, а нас уже на пенсию пора было отправлять. Мне и Миша как-то сказал, что с каждого заседания он выходит с хорошим настроением».

«Путин будет у власти, пока этого хотят люди»

Корреспондент «Известий» отмечает, что за время ареста Ходорковского прошли выборы президента, и за Путина проголосовало большинство населения страны. По словам Марины Ходорковской, ее сын относится к этому «очень философски».

«Он понимает, что Путин будет у власти, пока этого хотят люди. И понимает, что таких, как он, будут разорять и сажать до тех пор, пока большинство людей этого хочет. Он понимает, что не он последний. Он видит, что власть делает очень серьезные ошибки, но понимает, что все это потому, что люди хотят, чтобы было именно так», — говорит она.

По мнению Марины Ходорковской, ее сын, когда выйдет на свободу, уже не будет заниматься бизнесом. «Он всегда говорил, что занимается бизнесом лет до 45. А после этого будет заниматься просветительской деятельностью. Это и лицей, и фонд «Открытая Россия». Он уверен, что к демократическому обществу нужно приходить через широкообразованных людей», — говорит она.

«Мне кажется, бизнесом он больше не будет заниматься. И уж точно не будет заниматься политикой — он этого никогда не хотел», — считает Марина Ходорковская.

Марина Ходорковская: «Как гражданин России я горжусь им, как мать — испытываю смешанные чувства»

В первую годовщину ареста Михаила Ходорковского его родители дали также интервью Daily Telegraph. (Перевод интервью опубликован на сайте Inopressa.ru).

Гостей дома Бориса и Марины Ходорковских ждет неожиданное зрелище. На телевизоре стоит портрет президента России Владимира Путина, приказавшего арестовать их любимого сына, подписанный им самим. «Мы держим его здесь, чтобы не забывать, кто все это начал», — говорит с горькой усмешкой 75-летний Ходорковский-старший.

Ходорковские не сомневаются в том, кого надо винить в несчастьях их сына. «У людей нашего поколения генетический страх перед людьми из организации с названием из трех букв, — говорит Марина Ходорковская имея в виду КГБ. — А Путин — один из них. Это сделал он, хотя он не осмелился бы сделать это в одиночку».

Президент Путин, бывший полковник КГБ, вскоре после своего прихода к власти в 2000 году четко дал понять, что он не потерпит, чтобы сверхбогатые российское олигархи посягали на его власть.

Ходорковский, судя по всему, переступил черту, когда начал финансировать антикремлевские партии и открыто говорить о проблемах страны.

«Михаил не собирался никому лизать сапоги, — говорит его мать. — Он очень независимая личность». «Он честно говорил о коррупции, и президенту это не понравилось. И кто-то еще сказал Путину, что он претендует на его место — что, конечно же, неправда, но он этому поверил».

«Я улыбаюсь, я старюсь казаться сильной. То же самое делает и Мишина жена»

Родители Ходорковского говорят, что они, как и остальные члены семьи, стараются держаться, несмотря на стресс из-за разлуки с близким человеком. Семейная пара Ходорковских заслужила всеобщее восхищение, когда появилась на судебном заседании по делу их сына, присоединившись к толпе людей, пытавшихся протиснуться в зал суда.

«Мы пытаемся выглядеть так, как будто все нормально, — говорит Марина Ходорковская. — Мы одеваемся, идем в суд. Я наношу макияж, я улыбаюсь, я старюсь казаться сильной. То же самое делает и Мишина жена».

«Когда возвращаешься домой, тут все по-другому, — говорит отец Ходорковского, затягиваясь сигаретой. — Кто-то подарил нам игрушечную собачку, которая жалобно скулит, если нажать на кнопку. Когда приходят гости и спрашивают, как мы себя чувствуем, я просто нажимаю на кнопку, и она начинает подвывать. «Вот как мы себя чувствуем», — отвечаю я им».

«Я всегда хотел помогать людям, особенно детям. И он хочет того же»

«Мы передали ему свою любовь к людям, — подчеркивает его отец. — Я потерял отца в войну, а моя мать работала круглосуточно. Я должен был кормить семью, помогать сестренке. Поэтому мне приходилось даже просить милостыню и рыться в мусорных баках. Вот почему я всегда хотел помогать людям, особенно детям. И он хочет того же».

Борис и Марина Ходорковские говорили с журналистом The Sunday Telegraph в подмосковном Коралово, где они живут последние десять лет. Здесь же располагается Подмосковный лицей для детей-инвалидов, интернат на 160 учеников, финансируемый нефтяной компанией, — это один из любимых проектов их сына.

Недавно ученики интерната праздновали десятую годовщину со дня его открытия. Стоя в окружении лесов, школа как будто неизмеримо далека от интриг Кремля, преследующего самого богатого человека в России.

«Я думаю, что Михаил Борисович не сделал ничего плохого, — говорит одна из учениц, 12-летняя Анна Дорофеева, сидя под плакатом с улыбающимся Ходорковским в пиджаке и свитере. — Один человек сказал мне, что ЮКОС стоял у кого-то на пути. Но я не знаю, кому он мог помешать». Зато все остальные в России хорошо это знают, отмечает Daily Telegraph.

Neue Zeurcher Zeitung: политические и экономические причины ареста Ходорковского

Между тем газета Neue Zeurcher Zeitung анализирует причины ареста Михаила Ходорковского. В качестве жестких действий против российского бизнесмена она называет политические и экономические объяснения. Еще до ареста Ходорковского были различные признаки, свидетельствующие о том, что он все больше вынашивал политические амбиции и, используя свои немаленькие финансовые возможности, лоббировал собственные интересы.

Похоже, что он хотел увеличения влияния экономики и установления ее примата над политикой. Кроме того, перед своим арестом Ходорковский выступал за перестройку российского общества по западному образцу и поддерживал тесные отношения с американцами. Тем самым он вызвал в Кремле к себе недоверие. Похоже, что самоуверенные выступления Ходорковского все сильнее беспокоили российского президента Путина, пишет издание.

Но столь же значимыми, как политическая конкуренция, могли быть экономические причины. Ходорковский, выходец из иных кругов, возвысился над теми, кто пришел в Кремль вместе с Путиным.

Говорят, он считал себя достаточно могущественным для того, чтобы отказаться удовлетворять финансовые запросы представителей нового режима. Кроме того, своими требованиями о большей прозрачности экономики в целом он мог хотя бы частично выбить почву из-под ног у растущей коррупции.

Когда незадолго до его ареста стало понятно, что Ходорковский собирается включить в состав своей империи американский нефтяной концерн, сделав тем самым ЮКОС малодоступным для политических атак, определенные круги испугались за возможность обеспечить себе упущенный прежде кусок пирога, который еще можно было получить от приватизации.

Поэтому арест Ходорковского был не только политическим решением, но и началом как минимум частичного пересмотра итогов приватизации девяностых годов, от которой немало людей ожидают миллиардных прибылей. Возможно, дело Ходорковского-ЮКОСа сильно изменило российские правила игры, пишет издание.

www.newsru.com

Павел Ходорковский: сын своего отца

Знакомьтесь, Павел Ходорковский, 25 лет, директор интернет-проектов компании New Media Internet, а еще сын некогда самого богатого, а теперь самого знаменитого заключенного Михаила Ходорковского.

Знакомьтесь, Павел Ходорковский, 25 лет, директор интернет-проектов компании New Media Internet, а еще сын некогда самого богатого, а теперь самого знаменитого заключенного Михаила Ходорковского.

Мы встречаемся с ним в кафе в респектабельном районе Нью-Йорка — Челси. Напротив меня сидит жгучий брюнет, и я все пытаюсь сопоставить, «похож или нет». В густых, коротко стриженых волосах, несмотря на молодой возраст, белеет седая прядь, он поворачивает голову — и вдруг сходство становится почти 100%. Точно такая же прядь справа была на фотографиях его отца, еще до ареста. Мой собеседник иронично замечает, что ранняя седина — наследственная, и рассказывает, как много лет назад, когда он был еще школьником, его отец сказал, что единственный способ избежать этой генетической метки — выбрать себе «простую жизнь», без приключений, точно так же, как ему в свое время советовал уже его отец, дед Павла.

Нельзя сказать, что Павел не послушался отца: у него есть работа, квартира и семья — жена и 15-месячная дочь Диана. Он закончил престижную частную школу в Швейцарии, потом уехал в Америку учиться в бостонском Babson колледже, где спустя два месяца узнал о случившемся аресте. Обратный билет в Москву на рождественские каникулы был аннулирован, а вместе с ним — и старая жизнь. Появилась новая, вторая — менее спокойная, но более ответственная. Например, работа в некоммерческом фонде «Институт современной России», где Павел является президентом на волонтерских началах, зарплату не получает. Еще есть многочисленные акции в защиту отца, пикеты, встречи и бессчисленные интервью таким, как я, в которых он каждый раз говорит про человека, голос которого он последний раз слышал семь с половиной лет назад. Именно тогда Ходорковский-старший прилетел в Штаты, чтобы посмотреть, как устроился его старший сын — уже не школьник, а студент в Бостоне. А потом все кончилось.

— На тот момент я уже учился в Бостоне, и это был абсолютно противоположный швейцарской школе круг общения. Там родители не покупали детям дорогие машины только за то, что они хорошо учатся. Да и с ними мне тогда подружиться не получилось. Да, в швейцарской школе у меня была обида на отца из-за ограничения в деньгах, но в университете она прошла. Просто это был совсем другой круг общения по сравнению со Швейцарией, где была среда привилегированности. В Бостоне была совсем другая жизнь. Обычный колледж. Хотя по сравнению с некоторыми другими иностранным студентами, например, с индусами, я был бедным парнем.

— Что связывает Вас с партией ХДС/ХСС в Германии? Когда Вы с бабушкой были в Бундестаге, Вы благодарили их за «политическое наблюдение и поддержку».

— Связывает то, о чем Вы сказали: они оказали нам поддержку. Мы стараемся общаться со всеми правозащитными организациями и политическими партиями, в том числе, с теми, которые могут оказать нам поддержку. Мы съездили с бабушкой в Германию, встретились с представителем партии, рассказали, как прошел второй суд, попросили о поддержке и о заявлении, что так нельзя, что Германия следит. Они нам ее оказали. Собственно, на этом наши отношения заканчиваются.

— Но это очень утопично. Иностранцев, например, американцев, сегодня больше волнуют их локальные новости и проблемы, которых у них в избытке….

— Именно поэтому мы встречаемся с иностранными политиками, в том числе и в Америке, чтобы изменить эту ситyацию, аморфность, привлечь внимание. Именно поэтому мы и проводим акции. Большого геройства в том, что ты выйдешь на улицу с плакатом, конечно, нет. Но это просто выражение гражданской позиции. Когда свою позицию выражаешь только в Интернете, в блогах — то и живешь в ситуации «виртуальной демократии». Правда, некоторым нравится.

— Если говорить об оппозиции за рубежом, то, конечно, невозможно не вспомнить Лондон и местных «невозвращенцев», например, первого политического беженца Бориса Березовского…

— К которым я не имею никакого отношения. Они уехали по своим причинам, я же по своим — остался. И насколько я знаю, с Борисом Березовским ни до, ни после ареста отец никогда не общался…

— Как думаете, Ваш отец ожидал всего того, что с ним случилось?

— Я думаю, что если бы он знал, что ему не удастся выиграть первый процесс «по фактам», он бы не пошел в тюрьму и понял бы, что за ее пределами намного больше сделает для Платона, чем сидя вместе с ним.

— Вы общаетесь с прежними соратниками отца — в частности, с Невзлиным?

— С некоторыми — да. Так исторически сложилось. Например, с Владимиром Дубовым, с Леонидом Невзлиным. Отношения у нас приятельские. Когда они приезжают в США, то мы созваниваемся, встречаемся. Но я бы не сказал, что мы часто контактируем: начали общаться, когда отца посадили.

— То есть, по факту, борьба за ЮКОС проходит неконсолидированно?

— Смотря в чем. Есть те, кто отстаивает интересы ЮКОСа в суде, есть те, кто занимается освобождением моего отца. Это все разные команды, так что да, наверное, какой-то глобальной стратегии нет. Но даже после распада компании каждый продолжает отвечать за свои сегменты, выполнять свои обязанности. Существет «ЮКОС International», который судится со всеми.

— Многие говорят, что если Ходорковского выпустят, то он станет президентом. Как бы Вы — сколь невероятна эта возможность — к этому отнеслись? Он был бы хорошим президентом? Что такое «жить при Ходорковском»?

— Трудно представить. Я буду первым его от этой идеи отговаривать. Я отца уже однажды потерял, с тех пор прошло уже 7,5 лет, и терять его еще на годы, когда он будет очень занят как президент, я не хочу. Да, это эгоистично, но это правда.

— Ваш отец — жесткий человек?

— Да, мой отец — жесткий человек. Это плохо? Хороший показатель, что во время кризиса 98-го года, когда в компании работало 100 тысяч человек, не было забастовок, хотя зарплату задержали на 6 месяцев. Если бы он тиранил подчиненных, вряд ли люди стали бы ждать.

— Знаю, что этот вопрос Вам наверняка уже задавали, но все-таки. Говорят, что Ваш отец подписал себе приговор на той самой встрече РСПП…

— Это и то, и другое. Если же говорить о той знаменитой встрече РСПП, то она, конечно, была ключевым моментом. Путин взбесился, когда ему начали говорить про коррупцию и сделку с «Северной нефтью», наверное, потому что ему было известно об этой сделке, так как она касалась близких ему людей. Это насколько я смог составить из того, что мне пересказали. Но встреча была достаточно формальной, так что не было на ней ничего такого для Путина неожиданного. Вообще трудно получить конфликт во время запротоколированной встречи.

— А финансирование оппозиции укладывается в то, что у Вашего отца могла быть «своя игра»? И что если власть — черные, значит, надо сыграть за белых?

— Я не знаю. Я не могу сказать, что он думал тогда, до 2003 года. Просто не знаю о его мотивах.

— Хорошо, а с кем из тех партий, которые финансировал Ваш отец, Вы в контакте? Ведь они жили отчасти и на его деньги, неужели им так неинтересна его судьба?

— Ни с кем. Они на меня не выходили. Единственные, с кем мне удалось пообщаться лично и кто проявил участие, помимо правозащитных организаций, это Михаил Касьянов и Гарри Каспаров.

— То есть, Вы занимаетесь своими делами, а они просто орудуют как политические партизанские движения сами по себе, без связи с зарубежным филиалом. А как же Вы собираетесь менять ситуацию и делать революцию? Или «Путин, уйди сам»?

— Я не собираюсь устраивать никаких революций. В России революция — дело бессмысленное и кровавое. С Путиным ситуация такая: в 2012 году он может, конечно, пойти на выборы и, конечно, их выиграет. Но лучше этого не делать, потому что недовольство в обществе слишком велико.

— Но все-таки пока что в «узких кругах», Вам так не кажется?

— А это неважно. Вон, фанаты вышли на Манежную площадь — это тоже недовольство, с этим тоже нужно разбираться. И это проблема для политика.

— Ну а кто альтернатива Путину?

— Альтернатива есть всегда, надо ее суметь увидеть вовремя. Но это вовсе не значит, что хорошо быть президентом в момент социального взрыва. Поэтому, будь я на его месте, я бы остался в премьерском кресле и оставил бы Медведева в качестве президента. Но Путин слишком боится потерять власть. У него, конечно, была своя роль, которую он отлично отыграл — национальное самосознание, защита от внешних врагов. Но второй раз не прокатит. Он слишком любит сырье — все его разговоры в конечном счете сводятся к «трубе». Хотя, разумеется, его все недооценили. И, да, он сильный политик. К сожалению.

neftegaz.ru

Рассказывает сын Михаила Ходорковского Павел (окончание)

Начало в предыдущем посте 

Таким сыном можно гордиться

Много деталей, о которых я раньше только догадывался, а о других не знал совсем.

Семья Ходорковских вызывает глубокое уважение.
Позиция Путина — отвращение.

Павел Ходорковский участвует в пикете в поддержку отца
на Юнион-сквер в Нью-Йорке.
Фото Игоря Белкина, «Лента.Ру»

Собственно, к чему такой вопрос: многие, в том числе наши читатели, считают, что это делается на краденные у народа деньги.
У рядового читателя почему-то прежде всего такой вопрос возникает… Я вот старательно читаю все комментарии, на «Эхе», в ЖЖ и так далее… У нас люди очень злые, причем не только те, что сидят и строчат старательно, которым за это платят… И постоянно всякие злые товарищи пишут, что у Ходорковского деньги заканчиваются, вон, на митинг всего тридцать человек вышло. Так вот, если бы мы это делали за деньги, вышли бы не 30 человек. Поэтому все те, кто приходят на эти акции — это люди, которые делают все это бескорыстно.

Юлия Савицкая, Игорь Белкин

CВОБОДУ ВСЕМ ПОЛИТЗАКЛЮЧЁННЫМ РОССИИ!!!

mikat75.livejournal.com

Рассказывает сын Михаила Ходорковского Павел

Таким сыном можно гордиться.

Семья Ходорковских вызывает глубокое уважение.
Позиция Путина — отвращение.

Интервью со старшим сыном Михаила Ходорковского. Фото RFE/RL

В конце декабря Хамовнический суд признал Михаила Ходорковского и Платона Лебедева виновными в хищении нефти и отмывании денег и приговорил их к 13,5 годам лишения свободы. С учетом предыдущего приговора это означает, что экс-глава ЮКОСа выйдет на свободу в 2017 году. Старший сын бизнесмена Павел Ходорковский рассказал «Ленте.Ру» о надеждах на Дмитрия Медведева, пожеланиях Владимиру Путину, кампании в поддержку отца, а также о своей жизни и работе.

Юлия Савицкая, Игорь Белкин

Продолжение интервью в следующем посте

CВОБОДУ ВСЕМ ПОЛИТЗАКЛЮЧЁННЫМ РОССИИ!!!

mikat75.livejournal.com